13 Июля 2017

Под крылом Небесной Птички

Летний вечер. Над селом Клыково, раскинувшимся на холмистых берегах быстротечной речки, зависла грозовая туча. По дороге в горку – прямо на грозу – быстрым шагом поднимается монах, он достаточно молод, спортивен, в ушах – наушники. Проезжающие мимо водители то и дело останавливаются и предлагают подвезти. Но инок лишь машет головой. «Мне надо много ходить! Спаси, Господи!» «Вот дает!» – умиляются люди в машинах и едут дальше. Этот монах – олицетворение всего монастыря «Пустынь Спаса Нерукотворного». Обитель также молода (16 лет), закалена испытаниями и всех изумляет. Своей историей, или, например, интерьером нового храма – он со стеклянной крышей и потому всегда наполнен светом. Или возьмем чудеса – их так любим мы: здесь они случаются практически ежедневно, и в основном по молитвам у могилы матушки Сепфоры – местночтимой святой, названной народом Птичкой Небесной. О роли матушки в появлении обители, о трудностях и победах братии, о преемственности любви и о многом другом – наш откровенный разговор с наместником клыковского монастыря игуменом Михаилом (Семеновым).

«Мы просто выживали»

– Батюшка, вы один из тех, кто основывал этот монастырь. Всё началось в начале 90-х годов прошлого века, вы тогда были молоды и, насколько я знаю, трудились в расположенной неподалеку Оптиной пустыни. И вдруг ушли оттуда вместе с братией в Клыково. Что вами двигало? Почему вы променяли знаменитую обитель на загнивающее село с развалившейся церковью?

– В Оптину пустынь я приехал в 1992 году. Это было очень хорошее время, когда православные друг к другу тянулись. В любом городе их было раз-два-три-четыре, и они все друг друга знали, они все горели желанием подвигов духовных, идеями восстановления храмов, монастырей… Это было время единения искренних христиан. И в Оптиной тоже был хороший период единения и искренности, но были как позитивы, так и негативы. Нам, приехавшим сюда трутникам, несмотря на всё, не хватало духовного окормления. Работали мы серьезно, все бескорыстно трудились на восстановление Оптиной, но, несмотря на эту пахоту, не хватало какого-то священнического тепла, братского тепла. Не знаю, почему на тот момент там этого не было, не могу ответить на этот вопрос. Просто не было.

Но недалеко от обители, в деревне Новоказачье, жил тогда иеромонах Петр (Барабан), ему было уже больше 70 лет, он многое пережил, прошел 11 лет лагерей… Батюшка был доступен, к нему всегда можно было прийти. И мы, человек десять-двенадцать, ходили к отцу Петру пешком из Оптиной пустыни, через речку, через мостики… Мы приходили и имели с ним духовную беседу, нам было утешение.

Проходит какой-то период времени, и отцу Петру предлагают храм в Клыкове. Здесь жил человек, Владимир, он работал юристом, был верующим, чадом отца Кирилла (Павлова), и вот он взялся за восстановление этого храма. Но восстановление восстановлением – а ведь нужен священник, где его взять в те годы? Он отца Петра стал просить: «Батюшка, приезжайте». И как-то так всё совпало, что отцу Петру предложили тут быть настоятелем.

И вот в очередной раз мы к нему пришли, он светится: «Мне храм дают, братия! Приходите: скит будем делать» И мы все как один сказали: мы сами не уйдем из монастыря, но если будет благословение – то с радостью! Я, по крайней мере, на сколько-то процентов был готов уйти. Вскоре я уехал в очередную командировку по оптинским делам в Минск, а когда вернулся, узнал, что отец Илий (Ноздрин) уже ряд трудников благословил уйти в Клыково. Я тоже пошел к нему спросить, как мне быть. Он мне сказал: «Да-да, иди, помоги». Когда он мне это сказал, я выдохнул, потому что понимал: это не своеволие какое-то, не самодурство, в этом есть какой-то смысл. И получилось так, что мы в течение двух дней собрались и уехали.

– Интересно, что, когда в 20-е годы прошлого века храмы Оптиной позакрывали, часть братии пришла именно в Клыково. Правда, в конце концов местный храм в честь Спаса Нерукотворного тоже разорили. А какой церковь предстала перед вами?

– Пустыня! Кроме травы выше головы здесь ничего больше не было. Вообще ничего не было! Ни крыши, ни окон, ни дверей… Удобрения в храме хранились. Мы приехали на голое место. Единственное, усилиями того юриста Владимира, о котором я говорил, были кое-какие заготовки сделаны. Благодаря чему мы в течение двух месяцев левый придел, Покровский, своими силами привели в порядок, вставили двери, окна застеклили, сделали фанерный иконостас, престол. Мы приехали в августе, а в конце октября уже совершали Литургию. Хотя там даже оштукатурено не было, кирпичи на голову падали. Самое интересное, что падали, когда нас не было в храме. Во время богослужений не упало ни одного кирпича. Вот прямо удивительно, понимаете! Свод был весь ущербный, поколотый, висели куски кирпичей, они реально могли на нас упасть. Но мы просто молились, и никто не думал ни о какой безопасности, все понимали: Господь хранит – и всё.

– Вот это вера!

– Бывали такие случаи, когда мы грибы собирали, ели, а потом выяснялось, что они ядовитые, и ничего – никто не умер! Потом местные нам рассказывали, что они, оказывается, несъедобные, а нам – нормально. (Смеется.)

В 1993 году мы пришли, нас восемь человек было сначала, потом двенадцать стало (сегодня 20!). И два первых года мы просто выживали.

– Я читал в одном из ваших интервью, что порой даже не знали, будет ли завтра у вас еда…

– Хлеб на кусочки делили. Сахар заканчивается – какая-нибудь бабулька приносит пакетик сахару. У нас денег не было вообще. В течение этих лет у нас их не было в принципе. Жили на подаяние, кто чего нам привезет.

– Кстати, а как к вам местные тогда относились? Жили люди себе, не тужили, а тут вдруг попы понаехали, храм давай восстанавливать, что-то строить…

– Плохо нас приняли! Это место можно сравнить с Кронштадтом. Когда отец Иоанн Кронштадтский туда пришел, там были ссыльные матросы, а у нас тут 101-й километр… Здесь почти каждый из местных жителей – бывший заключенный. У меня по молодости была наивность, что я всем им смогу проповедовать, они все покаются и станут прихожанами храма! Такое мнение может быть только у молодого священника, у старого священника такого мнения уже не бывает, потому что есть опыт и реальное понимание происходящего, то есть что из сорняка благородной розы не получится – это надо понять, уяснить и запомнить и не валять дурака.

Местные были далеки от понимания Православия, тем более – монашества. Они думали, что раз мы с девушками не общаемся, то мы просто физически больные юноши – дескать, нас собрали и сделали приют для больных юношей. Мы же к местным девкам не бегали, хотя самому взрослому из нас тогда 25 лет было… О монастыре у здешних тоже понятие отсутствовало. При всех моих усилиях на службы ходило пять-восемь бабушек. Я пытался со всеми общаться, раздавать литературу, но это ничем не заканчивалось кроме как попрошайничеством – взять взаймы денег и не отдать. Ни один человек не отдал ни разу. Какое общение можно было строить с людьми, у которых совести нет? Если у человека нет совести, то на каких духовных принципах с ним можно дальше строить отношения?

«Принцип любви исчезает из общества»

– В дальнейшем у клыковцев менялось отношение к вам, к приходу?

– Практика показала, что нет. Наши прихожане – это приезжие люди. Местные помирали в жутких состояниях алкоголизма или еще по каким-то страшным причинам, каждый человек плохо кончал. Чтобы попытаться хоть что-то как-то изменить, я ходил в деревенскую школу-трехлетку, общался с детьми, и они, как и все дети, загорались моими рассказами. Но вы представьте: я ухожу, а учительница тут же начинает рассказывать, что человек произошел от обезьяны. Какая картина в итоге у ребенка в голове?! Как ему совместить происхождение от Бога и происхождение от обезьяны? Кому верить? Приходит домой, а ему родители говорят: да врут эти попы! Я рассказываю, как есть.

В какое рабское состояние был вогнан народ наш, что он из этого состояния, если по-честному, не вышел до сих пор! Потому что, чтобы человека научить чему-то духовному, сначала нужно научить чему-то нравственному, только на нравственном фундаменте можно строить духовное. А если нет фундамента нравственного, того, что закладывают исключительно родители, не священник, то Церковь тут не перевоспитает. До революции никаким воспитанием священники не занимались. Этим занималась семья. Священник был как какой-то уже судья. Определял: нарушил, не нарушил, меру ответственности. Замечания делал. Если у человека была совесть, то он замечание священника принимал и пытался исправиться. Священник только регулировал. Сейчас что от нас хотят? Чтобы мы были няньками. И не только для молодого поколения, но и для старого, уже деградированного поколения. Чтобы мы с ними нянчились, пытались их переубедить в том, в чем они укоренились. Это абсурд!

– И всё же должны быть какие-то рецепты спасения – если не укоренившегося поколения, то тех, кто идет вслед за ними…

– Нужно создавать стимул для нравственной семьи.

– А как этот стимул создавать?

– Создавать условия для семьи. Хороший был принцип до революции, когда деревенская община, состоящая из нескольких фамилий, практически родственников, формировала общий духовный климат. Общие правила были, одни на всех, и ребенок, живя в такой общине, видел один нравственный слой и один нравственный принцип. Не слышал, а видел, как надо! У нас много сейчас говорится, как надо, но образцов для подражания всё меньше и меньше. Ты можешь своего ребенка учить правильно, а он будет смотреть на соседа или на невменяемую учительницу, которая орет на детей, потому что не обладает любовью… У нас принцип любви исчезает из общества. А если на этом принципе ничего не строится, то, как апостол Павел говорил в Первом послании к Коринфянам, в 13-й главе, «я – медь звенящая или кимвал звучащий». Если нет любви, значит, ты никто.

Принцип любви – это принцип преемственности. Любовь не возникнет только по нравоучению священника, говорящего проповедь. Только в семье рождается любовь. И никакой монастырь, никакой приют ее не воспитает. А думая, что воспитает, мы сами себя обманываем, это самообольщение.

«Был Промысл Божий, чтобы на этом месте основать монастырь»

– Вернемся к монастырской теме. Итак, братия в Клыкове оказалась чужими среди своих. Нищета, испытания… трудно такое выдержать. Уходили братья? Что давало сил тем, кто остался?

– Безусловно, происходили перемены: кто-то уходил, кто-то не выдерживал. Всё это было. Эйфория длилась первые полгода, да и враг, конечно же, свою работу делал. Но был Промысл Божий, чтобы на этом месте основать монастырь. Потому что в том же 1993 году, когда мы пришли в Клыково, матушка Сепфора молилась у себя в городе Киреевске о том, чтобы Матерь Божия ее благословила в монастырь. Матушка знала, когда умрет, и она хотела пожить и умереть в монастыре. Матерь Божия явилась ей и сказала: «Не переживай, ты не умрешь в миру. Жди, за тобой приедут священники из Клыкова». И до 1995 года она ждала нас. Потому что если бы в 1993 году мы по какой-то причине приехали к ней, то нам ее забрать было бы некуда, мы сами жили в разных домах вокруг храма, которые нам не принадлежали. И тот дом, что сегодня называют домом матушки Сепфоры, – это первое жилое здание, которое мы построили.

– Выходит, Промысл был и о вас, ведь тем священником, который приехал к матушке Сепфоре, были вы. Однако в тот год, когда ей явилась Богородица, вас еще не рукоположили…

– А получилось так. Отец Петр был старенький, больной, ему тяжело было сюда ездить, да и дороги не было даже от Козельска. Знаете, как возили его?! Нам один человек пожертвовал «москвичок» не на ходу, так мы цепляли машину за трактор, отца Петра сажали в этот «москвичок» и трактором с Козельска тянули сюда. Нормально, да?! А зимой! В «москвичке» можно примерзнуть, пока сюда доедешь, – около часа пути. Батюшка побыл с нами года полтора и попросился у владыки в Козельск. Мы какое-то время были без священника. Потому меня рукоположили сначала в диаконы, а в 1995 году – в священники. И рукоположили как раз после встречи с матушкой Сепфорой!

– Приезд матушки – поворотный момент для Клыкова, как я понимаю. С того времени дела пошли в гору?

– Мы с этой целью к ней и ехали: чтобы попросить молитв, чтобы благословение получить. И мы верили, что обустроим скит. У нас не было мыслей даже, что все мы сейчас разойдемся и тут останется приход. Клыковский храм имел статус архиерейского подворья, при нем была официально зарегистрирована монашеская община, нас это устраивало первые годы.

– За эти годы вы церковь восстановили, построили ограду, жилье. В общей сложности обитель возводилась восемь лет. В 2001 году наконец вы получили статус монастыря – первого в новой России. То, что вы его построили, – это уже само по себе чудо. Но дальше случилось нечто еще более чудесное. Обитель вдруг стала притягивать к себе людей, не просто паломников, а тех, кто остался в Клыкове навсегда. Строили дома, перевозили семьи. Когда преподобный Сергий Радонежский основал Троицкий монастырь, происходило нечто подобное. Кто эти современные люди, выбравшие жизнь у стен монастыря? Какую долю они составляют из всех жителей Клыкова?

– Восемьдесят процентов жителей Клыкова – это москвичи. И процесс их миграции длится до сегодняшнего дня.

«Кто приехал – тот “заболел”»

– Но пик строительства – это 2005–2006 годы. Именно тогда произошел отток из Москвы. Те, кто что-то заработал, постарели, начали себе вторые и третьи дома строить, такой процесс происходил.

– Но что тянуло их именно в Клыково?

– Я думаю, люди верующие ехали поближе к монастырю, поближе к храму. И матушка Сепфора всё больше становилась известной. Какой-то период времени не было такой о ней славы, как в нулевые, потому что это всё передается из уст в уста, мы же не создавали рекламной акции для того, чтобы прославить матушку. Люди, получая помощь на ее могилке, сами уже это место считали близким, кому-то рассказывали о нем… Приезжали другие люди – и точно так же к этому месту «прилипали». Людям оно становилось дорого.

Я так скажу: кто приехал – тот «заболел». Люди могут попасть случайно сюда, по разным причинам, а потом не могут объяснить, почему они сюда ездят и даже остаются, – душа! Здесь просто хочется быть. Люди приезжают, и у них первое впечатление, которое они не могут объяснить: здесь хорошо! Хорошо – значит, благодатно.

И когда я сюда в первый раз попал, я испытал те же самые чувства. Это случилось еще до нашего ухода из Оптиной. Здесь недалеко были монастырские поля, и меня отцы попросили подготовить их для сенокоса. Я на тракторе поехал кое-что сделать. Проезжал мимо Клыкова, увидел храм, заехал, сел на бережке и обалдел, меня просто «приплюснуло», я сидел и думал: вот бы здесь избушку вырыть – и что тебе еще от жизни надо?! Вот такое ощущение: а что тебе еще от жизни надо?! Я сам это испытал, я понимаю это и в этом состоянии нахожусь, не хотел бы Клыково на что-то менять. Душа здесь как-то по-другому раскрывается. Место, Богом отмеченное. Как это объяснить? Это где-то написано? Какой-то у нас камень лежит чудотворный? Нет же!

– Верующим объяснять не надо, но разум всех остальных требует какой-то логической версии. Как понять москвичей, которые всё бросают и едут в глушь, к монастырю, причем не только пожилые, но и молодежь?

– Человек не сразу решение принимает: он ездит, ездит, потом задумывается: где он больше времени проводит? В Москве или здесь? Он понимает: лучше больше жить здесь, а в Москву приезжать по каким-то делам. Я сам как ездил с 1993 года в Москву, так до сих пор езжу. Когда москвичам говорил, что трачу несколько часов на дорогу от Москвы, они недоумевали: как это? Это же тайга, там живут алеуты и медведи, ты зачем там живешь?

Я всегда рассказываю, что, когда я получил благословение матушки Сепфоры, я поехал в столицу на поиски благотворителей с фотографиями разрушенного храма. Зашел в одну фирму знаменитую, показываю фотографии, а директор смотрит на меня и спрашивает: «Зачем?» Я говорю: «Ну, монастырь строить». А он искренне не понимает: зачем? пол-Москвы в разрушенных храмах, бери любой и восстанавливай. «Здесь, – говорит, – понятно, здесь люди живут, а там к чему?»

Вся страна тогда стремилась в Москву, а мы в это время пытались что-то от Москвы перетянуть сюда. Естественно, о каком переселении сюда в 1995 году могла идти речь? Кто хочет жить в «тайге»? Сюда всё дошло позже, в нулевые. Когда люди уже пресытились, устали жить в пробках, в нервозности постоянной… Ведь не может человек постоянно находиться в нервозном депрессивном состоянии только ради того, чтобы иметь двух-трехкомнатную квартиру в городе. Когда-то ценность этого теряется. Сначала радость, что у тебя квартира в Москве. А потом пресытился и думаешь: а зачем мне это? Лучше ходить птичек слушать, за зайцами бегать по лесу. Слава Богу, что у людей немного поменялись ценности. Москвичами в Клыкове, как и во многих других селах, уже никого не удивишь.

– Паломников тоже достаточно много у вас. Все – к матушке?

– По-разному. Есть чудотворные иконы, к которым едут помолиться, например к иконе «Помощница в родах». Сейчас очень большое количество женщин, которые либо не могут зачать, либо не могут выносить ребенка. Уже зная, что у нас есть эта чудотворная икона, приезжают помолиться. Она необычная, я таких икон больше не видел, и перед ней действительно чудеса происходят. Напиши про это, чтоб люди знали!

«Люди воспринимают монастырь как богадельню для взрослых мужчин»

– А из братии есть те, кто приехал обычным человеком сюда, но решил остаться в обители?

– Конечно! Разные братья. И бизнесом занимались некоторые… Был у нас отец Петр, очень колоритный человек, он из «афганцев», и бизнес вел типичный для «афганцев»: занимались цветными металлами, вывозили их за рубеж. Но когда Промыслом он попал сюда, то всё бросил и стал келарем. Это случилось еще во времена матушки Сепфоры, еще в бедноту. Он не на обжитое место приехал, а в самую рутину жизни. Но Господь его забрал: он попал в автомобильную аварию и умер через несколько дней. Человек очень неординарный, интересный. Как он активным был в бизнесе, так он активным был и в монастыре.

Сегодня таких, как отец Петр, всё меньше становится. Люди часто стали воспринимать монастырь как богадельню для взрослых мужчин. Плохая тенденция такая существует. Первое, что некоторые спрашивают: а вас Патриархия финансирует? Мне постоянно приходится такое слышать! Я только всё не могу выяснить: нас Патриархия возьмется финансировать?! (Смеется.) То есть думают, что мы пришли вот сюда, нас содержат, дают деньги, и мы на эти деньги живем. А что люди сами должны участвовать в жизни Церкви – они этого не понимают.

– В монастырь сегодня идут за «халявой»?

– Был период 20 лет назад, когда все вкалывали, и вот он, результат этой работы – всё красиво, всё в золоте, дорогие иконочки. Сейчас включилась другая пахота: теперь всё это содержать надо, а это дороже, чем строить. Но содержать-то должны те, для кого делали, понимаешь смысл? А те, для кого делали, хотят от этого еще что-то получить – абсурд!

– Глядя на ваш монастырь, непосвященные, конечно, думают: раз такой нарядный, значит, спонсоры богатые или государство денег дало. Мало кто задумывается о том, какая огромная работа была проведена, чтобы чудо возникновения такой обители совершилось.

– Здесь ни рубля бюджетного потрачено не было, никто у государства денег не брал! Всё сделано на частные пожертвования, люди расстались со своими деньгами. Не с теми, которые они где-то откатили, перекатили и нам отслюнявили, а люди реально помогли, потому что искренне расстались со своими деньгами. И это дорого. Потому что нет корысти, нет недоговоренности какой-то. Честно скажем: мы все знаем, на чем основана современная история нашего государства, но мы в этом не участвовали, поэтому мы, может быть, не осквернили это место фальшей: не пытались на ворованные у страны деньги кому-то пыль в глаза пустить, мол, какие мы необыкновенные и какой богатый монастырь у нас. Мы не стремились к богатству, просто делали всё хорошо и красиво, и люди, в этом участвовавшие, действительно от души и от сердца что-то дали и теперь приезжают сюда как домой. У нас других-то людей и нет.

– Сегодня вы справляетесь с нуждами?

– Тянем. А что, есть какие-то иные варианты? Сами же в это «втюхались».

«Кто матушку при жизни знал, чудесам не удивляется»

– И последний вопрос, отец Михаил, – читатели не простят, если вам его не задам. Расскажите о последних чудесах, явленных по молитвам матушки Сепфоры.

– Это надо у местных женщин спрашивать. Мы, монахи, так относимся: ну, чудо и чудо… А для них – целое событие! (Смеется.) У нас всё записывается, книга ведется, но на самом деле мы не удивляемся ничему. Но вот помню недавний случай, на который все обратили внимание. Приехала группа паломников. Ничего необычного. Я был чем-то занят и в окно наблюдал: мужчина на костылях медленно идет к могилке матушки Сепфоры. Он подошел один (группа в стороне стояла), облокотился на костыли. Так и не садился, постоял, помолился и так же медленно пошел обратно в автобус. Проходит небольшой промежуток времени, я по своим делам хожу по монастырю, наблюдаю другую картину: бегает мужик, штанину закатил до паха и кричит: «Смотрите, смотрите!»

Я тогда еще не сообразил, что это тот же мужик с костылем, потому понять не мог, что за сумасшедший бегает с голой ногой. Подошел к нему, говорю: «Что “смотрите”-то?» А на ноге у него кожа весит гармошкой. Оказалось – гангрена была, заражение крови, ему должны были ампутировать ногу, а он человек верующий, убежал из больницы, сел на первый попавшийся паломнический автобус и приехал к нам. И вот он идет на могилу матушки Сепфоры, просит помощи, уходит на этих костылях в автобус, минут на десять засыпает, не больше. Просыпается и понимает, что нога исцелилась. Она была распухшая, и в течение 10–15 минут она исцелилась! Естественно, он начал бегать – не ходить, а именно бегать!

Всякие разные случаи бывают. Одна женщина из Брянска возила экскурсии, у нее свекровь была мусульманка, она болела онкологией – рак кости, по-моему, серьезная стадия. И однажды сноха взяла маслице с кельи матушки Сепфоры, приехала домой, рассказала всем о клыковских чудесах и помазала этим маслом больное место свекрови. И та полностью исцелилась. Там вся семья крестилась потом. Это тоже было неординарное событие. Не просто зуб перестал болеть. Такие крайние степени, на пределе жизни и смерти, конечно, больше всего и запоминаются.

А так постоянно пишут люди, для них всё бывает чудом. Но кто матушку при жизни знал, чудесам не удивляется. По утрам я приходил к ней, и она мне рассказывала: вот я в таком монастыре была, а еще в таком монастыре была, я к такой-то иконе прикладывалась… Как ты себе это представляешь? Если не знаешь матушки Сепфоры, то думаешь: в каком монастыре она была?! Она же сидит в келье слепая, безвылазно! То есть либо человек сумасшедший, либо – высокодуховный. Много мы знаем святых, которые могли себе позволить передвигаться в пространстве и бывать там, где они хотели? Матушка была необыкновенно высокой духовной жизни, вела ангельский образ жизни. Господь ее одарил всем, что мог человек получить из духовных даров. Поэтому если она при жизни такая была, то чему уж удивляться после ее смерти?

Статья с ресурса pravoslavie.ru